vendredi 16 octobre 2009

Нормандия-4

Незаметно наступил вечер. Вернулся ЖЛ, и мы рассказали ему о событиях сегодняшнего дня: я описывала нашу прогулку, а Брыся скакала вокруг и громко настаивала на той или иной подробности.

- Скажи ему, что я до дна донырнула! – орала она, бегая по спинке застеленного старинным гобеленом дивана, - Пусть гордится и всем рассказывает!

Ингрид предложила нам пойти посмотреть заброшенный сарай, в котором монахи, владевшие раньше ее домом и пристройками, производили сидр.

- Там лежат орудия производства – огромный пресс и бочки, - уточнила она, - думаю вот, что с ними делать. Старинное все, восемнадцатый век. Жалко так оставлять: либо сгниет, либо мыши все испортят...

- Побежали в сарай! – тут же воодушевилась Брыся. – Не дадим пропасть имуществу!

- Брыся, - сказала я специальным педагогическим голосом, - там, наверное, в полу куча дыр, и если ты куда-нибудь провалишься, то тебя чрезвычайно трудно будет достать.

- Ты всегда говоришь, что выход можно найти из любой ситуации! –захихикала Брыся, - Я же могу на тебя рассчитывать?

Я вздохнула и пожала плечами. Конечно же, она могла на меня рассчитывать.

Ингрид привела нас к «сараю». Это было огромное строение с дырами в стенах и полусгнившими дверьми, которые болтались на ржавых петлях.

- Ух ты! – восхитился ЖЛ. – Представляю, сколько будет стоить его реконструкция.

- Боюсь, не представляешь, - вздохнула Ингрид. – Я узнавала, это очень дорого...

Она приоткрыла одну из дверей и предложила нам войти внутрь. Не теряя ни минуты драгоценного времени, Брыся бросилась искать мышей, а мы восхищенно замерли посреди открывшегося нам содержимого. Через дыры в стенах просачивался свет заходящего солнца, и сарай был весь пронизан лучами, как-будто так и было задумано. Возле одной из стен стоял огромный яблочный пресс. Oт него был отведен желоб к огромной бочке.

- Он из цельного дуба сделан, - пояснила Ингрид. - вот сюда засыпались яблоки, а это - ворот, с помощью которого их давили. Вот сюда лошадей запрягали, они и крутили ворот... В этот «канал» потом лился сок, затем он попадал в бочку, и там - настаивался. И становился сидром. Или из него еще кальвадос делали.

Пока мы слушали Ингрид, Брыся шастала по сараю и засовывала нос в самые дальние углы.

- Мышами пахнет! – стонала она. – Поймать бы хоть одну! Может, мне на ночь тут остаться?

- Даже не мечтай, - отвечала я, - я же уснуть не смогу, если ты будешь одна в сарае, ночью...

- Эх... не видать мне мышей... – вздыхала Брыся. – как собственных ушей...

- Не расстраивайся, - говорила я, - может, тебе еще повезет...

Наша экскурсия закончилась, и мы пошли обратно. Брыся семенила впереди, разочарованно повесив хвост. Ингрид сказала, что сегодня на ужин придет Юбер.

- С собакой? – насторожилась Брыся. – Мало ли, еще кусит тебя! Или меня! Или Ингрид! Папе-то повезло – он не женщина...

Я спросила Ингрид.

- Нет, без собаки, - улыбнулась она, - а то мало ли...

Мы вернулись домой. Ингрид начала готовить ужин, а Брыся побежала проверять, доели ли куры рыбьи остатки.

- Миска пустая! – сообщила она, вернувшись. – Они ее дочиста вылизали!

Я сходила за миской. Действительно, она была абсолютно чистой.

- Как после собаки! – восхитилась Брыся. – А давай кур заведем! Можно будет соревнования устраивать! Команда собак против команды куриц! Нам – объедков, и им – объедков! Кто быстрее и чище вылижет!

Тут раздался вежливый стук, и в дверь вошел Юбер. От неожиданности Брыся громко залаяла.

- О! – сказал Юбер. – Надо же! Кокер!

- Думай о контексте! – прошипела я. – Разве можно лаять на гостей?!

Брыся смущенно замолчала.

- А у меня тоже кокер был, - сказал Юбер, склоняясь над Брысей, - мы с ним охотились. Хорошая рабочая собака была, дичь приносила – только стреляй. А вот отцу не повезло. У него тоже был кокер, но дурак-дураком. Вместо дичи – гильзы носил. Мы его учили-учили... Но все зря!

- Может, он был против охоты? – обиженно фыркнула Брыся. – По маральнатическим соображениям!

- Морально-этическим, - поправила я.

- Без разницы! – возмутилась Брыся. – Но дураком называть, не разобравшись, нельзя! Ему-то самому было бы, небось, не слишком приятно, если бы его дураком назвали, не поняв, что к чему!

- Но как понять-то, - спросила я, - если с собаку спросить нельзя?

- А не просить того, что собака делать отказывается, - буркнула Брыся. - Дураком-то назвать - проще простого!

- Ладно, перестань ворчать, - улыбнулась я, - вечер только начался, может, дадим Юберу шанс?

- Дадим, – согласилась Брыся. – Только ты его попроси собак дураками больше не называть, особенно, в моем присутствии. А то я его за ногу укушу!

dimanche 11 octobre 2009

Жертвам несчастной любви...

Нормандия-3

За мысом висел в дымке соседний город Онфлёр, где в городском парке стояла моя любимая скульптура. Она называлась «Всем жертвам любви» и изображала легендарную Муму. У Муму был русалочий хвост и обрывок веревки на шее. Глядя на скульптуру, я часто размышляла над тем, кто же на самом деле был в той истории жертвой любви.

Брыся кружила по песку, высматривая моллюсков. Внезапно над нашими головами что-то прошелестело и на берег опустилась огромная черная птица.

- Ой, корморан! – воскликнула Ингрид. – Они сюда редко залетают!

- По-русски называется «баклан», - вставила я, - но вживую - впервые вижу!

- И я впервые вижу! – заорала Брыся и кинулась к баклану.

Тот неспеша перелетел поближе к молу. Брыся ринулась за ним, но птица опять взлетела и приземлилась уже на самом краю. Остановившись на полдороги, Брыся оглянулась на меня. Я покачала головой, зная, какими скользкими бывают края морских молов...

Вдруг баклан распахнул свои широкие крылья, отряхнулся, как собака, и начал выкусывать что-то крючковатым клювом у себя под мышкой. Потом сложил крылья, нахохлился и замер, показывая всем своим видом, что больше не намерен никуда лететь.

Не успела я моргнуть, как Брыся, радостно визжа, бросилась на птицу. Как и ожидалось, та взмыла в воздух, а Брыся щелкнула зубами и упала в море.

- Она нырять недавно научилась, в Ардеше, - сказала я перепуганной Ингрид. – Выплывет, не волнуйся...

И точно: Брыся уже яростно работала лапами, гребя к берегу. От нее до нас было метров пять.

- Тьфу, соленая! - пробурчала она, вылезая на берег и старательно отряхиваясь. – Вот если бы он летал чуть-чуть помедленнее... Но я зато до самого дна донырнула! Как Мартини!

- Ты, Брыся, будь поаккуратнее в следующий раз, - попросила я, - а то вода в Нормандии уже холодная, я туда не полезу.

- Да ладно, - пожала плечами Брыся, - я и одна могу нырять. В Нырляндии твоей...

Мы вернулись к машине. Ингрид достала из багажника старые полотенца, и я завернула в них Брысю, которая начала дрожать от холода.

- Бр-р-р-р... – бормотала она, сидя у меня на коленях. - Взял – и улетел! А я – хлоп! И в море! Им хорошо... они не мокнут...

Когда мы приехали домой, Брыся совсем замерзла, и я засунула ее под горячий душ. Согревшись, она вскоре перестала клацать зубами и дрожать. Я завернула ее в сухие полотенца и положила на диван перед камином.

- Поставить вам Каллас? – спросила меня Ингрид. – Юбер дал мне настоящий раритет – запись 1953 года...

Пока Ингрид готовила скумбрий, мы с Брысей, слушая Каллас, завороженно смотрели на огонь.

- Интересно, - сказала Брыся, - а вот если поймать баклана, то его можно подселить к курам?

- Не думаю, - сказала я, - баклан – птица морская, дикая. Он умрет в курятнике.

- Правда? – нахмурилась Брыся. – А кроме курятника, его и посадить-то некуда. Тогда я его ловить не буду... Зачем мне мертвый баклан?

- Брыся, - сказала я, - ты лучше придумай что-нибудь менее опасное для тебя и вредное для окружающей среды. Например, ты можешь помочь мне собрать коллекцию трилобитов. Их нужно выкапывать из глины и отмывать в воде.

- А они быстро бегают? – тут же заинтересовалась Брыся.

- Они не бегают, они окаменели давно. Это такие доисторические членистоногие, они жили много миллионов лет назад.

- Ладно, раз окаменели – то и бегать меньше придется, - вздохнула она. – А они что – правда стоногие? И почему они исторические?

- Они до-исторические, то есть, относятся к тому периоду, когда на Земле еще не было письменности. А «членистоногие» они потому, что их ножки были устроены из члеников. И усики тоже.

- Какая гадость! – фыркнула Брыся. – Давай лучше из мышей коллекцию сделаем! «Коллекция исторических мышей»! Это гораздо лучше звучит. И ножки с усиками у них гораздо симпатичнее... толстенькие, мягонькие...

Наконец, Ингрид позвала меня обедать.

- Ты только остатки не выбрасывай, я их потом курам отдам, - сказала она.

- А мне? – тут же встряла заснувшая было Брыся. – Я тоже голодная.

- У тебя есть крокеты, - сказала я, - вон, миска полная!

- А может, я тоже рыбы хочу? – возмутилась Брыся. – Вместе ходили, вместе покупали! Теперь вы все сами съедите, а остатки - курам. Нет уж! Я не согласна.

- Ладно, дам тебе шкурок, - кивнула я, - ты сядь только под стол, как подобает хорошо воспитанной собаке.

Брыся тут же юркнула под стол. Мы неспеша разделались с тремя рыбками, запив их бокалом белого сухого вина. Брыся получила свои шкурки, а курам мы собрали миску голов, хребтов и внутренностей.

- Тебе все равно нельзя, - уточнила я, - кость может в горле застрять или желудок продырявить.

За сыром, кофе и десертами Ингрид рассказывала мне про своего приятеля. Оказывается, у него раньше были спаниели, а теперь жил бордер-колли, он пас овец.

- Настоящая рабочая собака! – гордо сказала Ингрид. – Только женщин кусает почему-то.

- Наверное, с овцами путает, - пробурчала Брыся, обиженная на то, что курам досталось гораздо больше рыбных объедков, чем ей...

lundi 5 octobre 2009

Ингрид


Ослов - на мыло!


Эх, если бы нас было две собаки...


Покажите мне скорее этих чайников....


Нормандия-2

За ужином Ингрид рассказывала про свою бурную молодость и карьеру фотомодели. Немка, рожденная в Чехословакии, она много путешествовала по миру, водилась с сильными мира сего, посещала модных знаменитостей.

Когда она переехала в Нормандию с очередным приятелем, ей было уже за пятьдесят. Дети выросли, появились внуки. Ей нравилось жить в сонной глуши, где утром неизменно был туман, а вечером солнце, падая за лес, давало длинные тени. Ингрид купила себе пару ослов и пони для компании, кур для яиц и кроликов для продажи.

А еще она ходила по антикварным рынкам и магазинам, где покупала картины. «Я их спасаю, - объясняла Ингрид, - если они того заслуживают...». И царственно махала рукой с изящным маникюром, облокотившись на спинку старинного дивана. В этом году ей исполнилось семьдесят...

Мы пили кальвадос и завидовали. ЖЛ – ее внутренней свободе, я – образу жизни, а Брыся – наличию большого количества разных животных.

- Посмотреть бы на кролика! – говорила она. – Хоть бы одним глазком!

- У нее больше кроликов нет, - говорила я, - она продала всех.

- Эх... – отвечала Брыся, - если бы у меня были собственные кролики, то я бы их ни за что бы не продала. Я их гоняла бы целыми днями! Такое развлечение!

Потом на небе как-то незаметно появился месяц, и мы, недолго полюбовавшись на рассыпавшиеся звезды, решили идти спать. Брыся нырнула в клетку-переноску, и, буквально через минуту, оттуда донеслось ее негромкое похрапывание.

Мы выключили свет. За окном ухала сова.

Утро началось со звонка будильника, ЖЛ надо было собираться на работу. Он выпил кофе с Ингрид, одел костюм, поцеловал меня в щеку и убежал. Я решила немного подремать и опять провалилась в сон.

Проснулась я от того, что кто-то прыгал по мне козлом и орал: «Ослов – на мыло!».

- Брыся! – укоризненно сказала я, пытаясь прикрыться подушкой.

– Ну при чем тут ослы?

- А чего они с пони дружат?! – возмущенно заорала Брыся прямо мне в ухо, перебираясь на подушку. – Вот если бы они со мной дружили, то мы пони наподдали бы! Вместе!

- Ясно, - рассмеялась я, - то есть, ты думаешь, что если ты к ним опять в загон полезешь, то они тебе вместе наподдадут? Так?

- Ага! – кивнула Брыся, устраиваясь поудобнее в ямке. – Значит, ослов – на мыло. А то они объединятся.

- А ты к ним не лезь, - посоветовала я, - и тогда тебе никто не наподдаст. Ни пони, ни ослы.

Брыся удивленно покрутила головой и ответила, что о таком развитии событий она даже не задумывалась. После долгих прений на тему ослов и пони, мы решили пойти позавтракать.

Спустившись вниз, я обнаружила на кухонном столе приготовленные йогурты, свежий хлеб, варенье масло и кофе в термосе. Покончив с завтраком и отдав Брысе стаканчик из-под вишневого йогурта, я вышла во двор.

Ингрид возилась в саду, привязывая к подпоркам какие-то хитрые растения, которые никак не хотели ползти в нужном ей направлении. Подробно расспросив меня о том, как я спала и завтракала, она предложила съездить на пляж.

- Ура! Напляш! – заорала Брыся, подскочив на месте пружинкой. – Там чайники!

- Там чайки, - поправила я.

- И чайники, – возразила Брыся. – Это ихние самцы!

Ингрид вывела из гаража свою старенькую машину, и мы поехали на пляж. До него было всего минут пятнадцать. Ингрид мне показывала окрестности, а Брыся запоминала особые приметы.

- Смотри, какие куры! – орала она, высовывая голову из окна. – Может, захватим парочку с собой? Представляешь, приезжаем мы напляш, а там чайки с чайниками и я с курами! Будет, чем похвастаться!

Не обращая внимания на Брысины мечты, мы продолжали разговор. Ингрид показала мне дом, где жил ее близкий друг. Другу было пятьдесят пять. У него было триста овец и самая лучшая коллекция Марии Каллас в регионе. Я уважительно посмотрела на Ингрид. Эти нормандцы, право, были совсем не простыми людьми.

Ингрид предложила купить свежей рыбы на обед и ужин. Брыся с восторгом согласилась: ей нравилось пока все без исключения в Нормандии.

Мы заехали на набережную, где стояло несколько палаток. Прилавки ломились от утреннего улова. Рыба была свежайшая и пахла морем. Мы выбрали трех некрупных скумбрий на обед и каких-то неизвестных мне рыб на ужин. Брыся скакала вокруг сумки и пыталась откусить торчавший наружу хвост. Мы положили рыбу в багажник и пошли на море.

Пляжи Нормандии – это тонкий белый песок, пересыпанный ракушками и водорослями. В воздухе пахнет йодом и глиной. В глине часто находят похожих на инопланетян трилобитов, окаменевших свидетелей отделения Англии от материка.

Отстегнув поводок, я показала Брысе, в каком направлении бежать. Она рванула к морю, изо всех сил отталкиваясь лапами от тяжелого, сырого песка.

Было время отлива. Песок был покрыт яркой зеленью оторванных прибоем водорослей и ракушками, которые хрустели под ногами. Мы двинулись вдоль кромки моря.

Вода то убегала, то возвращалась, вновь и вновь повторяя движения, которым было несколько миллиардов лет. В каждой руке я держала по трилобиту и размышляла, как Дикобраз, о тщете всего сущего.

Брыся гонялась за чайками. Они лениво взлетали и опускались на небольшие, выступающие из воды, скалы в нескольких метрах от берега. Тогда Брыся бросалась в воду и отважно прыгала через прибой. Когда ее накрывало какой-нибудь неожиданно высокой волной, она вылезала на песок, отряхивалась и опять бросалась на чаек, которые к тому времени успевали приземлиться на берегу. Со стороны это выглядело как игра, но все было гораздо более прозаично: Брыся мешала чайкам обедать оставленными отливом моллюсками.

Наконец, чайкам надоела эта беготня, и они агрессивно пошли в атаку. Брыся со всех ног ринулась к нам, визжа, что она не дичь, и что чайники все перепутали. Чайки, немного покружив на безопасном для Брыси расстоянии, вернулись берег и начали спокойно поедать свой обед.

- Жаль! - громко сказала Брыся, семеня рядом со мной. - Жаль, что нет еще какой-нибудь собаки! Мы тогда хвосты бы им повырывали!

- Брыся, - сказала я, - чайки — птицы серьезные. Боюсь, что даже если бы тут была еще одна собака, то это они бы вам скорее хвосты бы повырывали.

- Ничего подобного! - возмутилась Брыся. - Когда собаки две, то чайки против нас — что комары! Мы их в песок закопали бы, вместе с их чайниками!

Так она ворчала всю дорогу, пока мы с Ингрид расказывали друг другу о том, как мы провели последние тридцать пять лет. Я начала примерно с рождения, а она - с моего нынешнего возраста. Высокая, стройная, спортивная, она казалась мне вечной. Верить в ее семьдесят лет мозг отказывался.

- Когда мы жили в Колумбии, - говорила она, - у нас было четыре собаки. Самым старшим был кобель немецкой овчарки, которого отец привез прямо из Берлина. Все остальные были дворняги, они слушались его беспрекословно. А он беспрекословно слушался меня... Знаешь, местные не боятся ничего, кроме собак. И когда на дом европейцев среди бела дня совершается вообруженный налет, то нет ничего надежнее, чем пара крупных собак, чтобы защитить имущество хозяев. Я даже в банк с ними ходила. Захожу в агентство, деньги снять со счета, а за мной вся четверка... Выразительно смотрит на прохожих. Никто не осмеливался подойти...

- Я тоже могу выразительно смотреть, правда, мама? - спрашивала Брыся, семеня рядом. - И могу за икры кусать! Давай теперь в банк вместе ходить?

- Ох, Брыся, - отвечала я, - боюсь, французы нас с тобой не очень поймут. Тем более, на нас никто не нападает...

Я не хотела ей рассказывать, как однажды, ровно за год до ее рождения, наш дом ограбили. И что там находилась моя старая собака, Юджи, и что она провела целые сутки одна, выходя в сад пописать через вышибленную грабителями дверь.

И, хотя в саду не было калитки, а в заборе - полно дыр, она оставалась в доме. То ли из-за того, что ей некуда было идти, то ли из-за того, что она верила, что я вернусь... Я тогда не могла говорить с собаками. Эта история, конечно, не прошла для собаки бесследно.

С тех пор, как только в доме или рядом раздавался громкий звук, Юджи мочилась под себя. Это вызывало неприятие окружающих. ЖЛ, который тогда совсем не понимал собак, недовольно ворчал.

Я водила ее по врачам, но это не помогало. «Собака старая, - говорили они, - кроме антидепрессантов, ничто не поможет...». Собака психолога в депрессии. Скверная шутка судьбы...

Я тогда клала ее себе на живот и подолгу гладила, объясняя, что я не могу, просто не могу оставаться с ней весь день. Но это не помогало.

В тот последний год ее жизни я стирала подстилки каждый день. Юджи переживала, думая, что то, что она делает — это ужасно. А мне не удавалось ее переубедить. С этим чувством я живу и по сей день: когда на расстоянии вытянутой руки близкое тебе существо страдает, но не в твоих силах ему объяснить, что его проблемы — это полная чепуха по сравнению с его смертью.

И хотя стоимость украденного имущества была щедро компенсирована страховкой, я приняла решение больше никогда не оставлять дом без надзора. Брыся была предупреждена, что если вдруг заорет сигнализация, то ей надлежит со всех ног бежать в нашу комнату и прятаться под кровать. В любом случае, мне очень хотелось верить в то, что она выполнит мои инструкции...

samedi 3 octobre 2009

Нормандия

- А куда это мы едем? – навострила уши Брыся, увидев, что я достала из подвала Большой Чемодан и положила туда ее полотенца и расческу.

Большой Чемодан служил для очень дальних путешествий, куда обычно собаку с собой не брали. Но сегодня был исключительный день: мы ехали в Нормандию, оттуда – в Лилль, а из Лилля – в Брюссель. Путешествие было рассчитано на четыре дня.

- А что мы будем делать в этой Мандии? – спросила Брыся, удивленно покрутив головой от обилия новой информации.

- Бродить по пляжам, - сказала я, - а потом - есть свежую рыбу и сидеть у камина вечером.

- А на пляжах есть собаки? – заинтересовалась Брыся. – Ну, какие-нибудь местные. Чтоб бегать. А то если не за кем бегать на пляже – то это совсем неинтересно.

- Может, будут, - пожала плечами я, - в любом случае, на пляжах полно чаек, можно их, например, гонять. И потом, там будет прибой, в него можно прыгать.

- А если он меня прибьет? – испугалась Брыся. – Ну его! А то мало ли, как прыгнешь в прибой твой, а он тебя по голове как треснет! Полетят клочки по закоулочкам!

- Посмотрим, Брыся, - сказала я, высматривая вещи, которые могли бы нам понадобиться в путешествии, - в любом случае, если будет опасно, то я тебе обязательно скажу.

Брыся кивнула и помчалась искать свою новую игрушку, резиновую мышь-пищалку. Она называла ее «шумелкой» после того, как услышала песню «Шумелка-мышь, деревья гнулись» в исполнении своей новой знакомой, голой мексиканки Лотты.

В час дня мы выехали в Нормандию. Ехать нам предстояло четыре часа. В багажнике лежал большой чемодан, Брысина клетка-переноска, коробка с кормом и ноутбук. Мы ехали в гости к матери одного из наших друзей, у которой была частная гостиница в каком-то затерянном уголке. ЖЛ останавливался там каждый раз, когда ехал в командировку в Кан (Caen).

Мы договорились встретиться в доме у Ингрид вечером, после шести. ЖЛ вручил мне навигатор, куда были введены точные координаты местечка. Иначе найти ее дом было бы невозможно.

- Постарайся запомнить дорогу, потому что в следующий раз я тебе навигатор не дам, - уточнил ЖЛ. – Он мне самому нужен, а то приходится кружить по деревням, и я на совещания опаздываю...

Едва мы выехали, я предложила Брысе поспать на заднем сиденье, но она сказала, что будет мне помогать запоминать дорогу.

- Тогда тебе надо искать особые приметы, - сказала я, кивнув на дорогу. – Видишь, например, водокачка? Она красиво раскрашена, ее легко запомнить!

- Ага! – подхватила Брыся. – Смотри, а вон - корова! Очень красивая! Овцы! Тоже красиво раскрашены! Настоящие особые предметы!

Таким образом она развлекалась еще примерно час, потом ей надоело, и она решила поспать. Часа через два я ее разбудила, и мы перекусили булочкой. Брыся принялась опять запоминать коров, но их было так мало, что она опять заснула.

Когда, наконец, по обочинам замелькали дома с черными балками, я облегченно вздохнула: оставалось ехать совсем недолго – постараться пересечь Руан до образования традиционной вечерней пробки и потом еще час кружить по сельским дорогам, точно следуя указаниям механического голоса...

Наконец, из-за очередного поворота вырос нужный нам дом. Во дворе бегало три огромных курицы. Брыся тут же навострила уши.

- Ура! Дичь! – заорала она. – Открой дверь! Пойду их поймаю!

С тех пор, как Брыся набралась смелости и научилась гонять ворон в компьеньском дворцовом парке, она считала всех птиц дичью и преследовала их при первой же возможности.

- Никакая это не дичь, Брыся, - возмутилась я. – Это куры. Они яйца несут. Ловить их - запрещено.

- Да? Жаль.... – разочарованно сказала она. – Но, может, разочек...

- Никаких разочков, - строго сказала я, - сейчас я попрошу Ингрид запереть их в курятник. Можешь любоваться на них, но издали, через сетку.

Я взяла Брысю на поводок и вышла из машины. На пороге появилась сама Ингрид, высокая, в шортах и майке. На руках у нее были надеты испачканные чем-то зеленым садовые печатки. Седые волосы были небрежно подколоты, на глаза падала густая челка.

- Привет! – сказала я. – Я – Ирина, а это – Брыся. А ЖЛ приедет через час.

- Привет! – сказала Ингрид. – А я грецкие орехи чищу...

Мы проследовали за ней в салон, оглядываясь с любопытством по сторонам. Дом был наполнен старинными вещицами, картинами и мебелью.

- Ух ты! – восхитилась Брыся, взлетев на спинку кожаного дивана. – Тут даже повыше, чем у нас, будет!

- Брыся, - прошипела я, - слезь сейчас же! Тебе никто не разрешал по диванам лазить!

- Пусть бегает, - царственно махнула рукой Ингрид. – Ничего страшного.

- Вот видишь! – заорала Брыся, показала мне язык и унеслась в сад, махнув хвостом.

Я выглянула в окно. Собака, визжа от восторга, неслась по направлению к загону, где стояло огромное корыто с кормом. Не успела я что-либо сказать, как она с разбегу нырнула под балки, и сунула морду в корыто.

- Там два пони и два осла живут, - невозмутимо сказала Ингрид, проследив взглядом траекторию полета. – Скажи ей, чтобы вышла, а то дадут копытом.

- Назад! – заорала я, тут же заметив выглянувшую из загона серую морду.

Брыся едва обернулась на мой крик. Она уже что-то сосредоточенно жевала. В этот момент черно-белый пони выбежал из загона и понесся по направлению к кормушке. К счастью, Брыся услышала стук копыт и, подскочив на месте, как пружинка, метнулась обратно к балкам. Пони побежал за ней, в его намерения явно входило прибить чем-нибудь нахальную собаку. Брыся, сделав круг по загону, пролетела между балками и изо всех сил помчалась к нам.

- Я тебе уже когда-то говорила, - прошипела я, - на ферме надо сначала спрашивать! Он мог тебя по голове копытом треснуть.

- Ужас, да? – пискнула Брыся. – За мной никогда такие огромные животные не бегали! Кроме тебя, конечно.

- Успокойся лучше, - попросила я ее, - пойди на кур посмотри, их уже в загон посадили.

Брыся кивнула и понеслась по направлению к курятику. Она села у сетки и стала наблюдать за курами. Потом до меня донослось: «Огро-о-омный... Как даст копытом! А я его... Как помчится!».

Куры толпились у сетки и внимательно слушали.

Тут раздался шум шин, и во двор въехала машина. Это был ЖЛ. После приветствий и выражения Брысей бурного восторга по поводу сбора семьи в месте, которое, по мнению Брыси, ужасно тяжело было найти, мы расположились в гостиной, у камина.

Ингрид налила нам настоящего нормандского сидра и насыпала в пиалки орешков. Брыся тут же села ей на ногу и стала выразительно моргать. Наконец, Ингрид сдалась и протянула ей целую горсть. Брысе больше всех понравились грецкие.

На ужин Ингрид приготовила мидий в белом вине.

- Это малюськи! - заорала Брыся, почувствовав знакомый запах. - А мне дадут?!

- Какая она у вас говорливая, - восхитилась Ингрид, - прямо рот не закрывает!